Сегодня в суд по "болотникам" пришел мальчик. Ну, молодой человек — я могу уже так его называть. Маленький татарин, из города Набережные Челны. Когда я там был последний раз в 80-е, это был мрачный город однотипных серых домов и гопников. Как там сегодня — не знаю, но вряд ли что изменилось.
Я нашел его совсем недавно, как свидетеля по Степе Зимину. Они оказались в одном автозаке в самом начале событий 6 мая, мальчик сфотографировал Степу среди других задержанных. И это по некоторым причинам было важно для защиты. Я привел его к адвокатам и они попросили его прийти в суд — засвидетельствовать, что именно он сделал эти снимки. Чтобы их можно было приобщить к делу, такая процедура необходима. Айнур показался веселым, чуть застенчивым и толковым парнем. Может, немного провинциальным и чудаковатым. И мне не пришло в голову задуматься, зачем же он оказался там — на митинге "московского креативного класса". Ну покажет фотку — и все.
В суде все пошло не по плану. Во-первых, он не узнал в клетке Степана. Долго смущенно разглядывал сидящих и доброжелательно улыбающихся ему ребят. И не узнал. Хотя провел со Степой ночь в отделении. Ну, не узнал, бывает. Не стал врать. Затем старательно объяснил, что всегда проверяет на камере точность часов, объяснил, как это делается. Любит вести хронику всего, точность любит — сказал. До его задержания между людьми и полицией особых конфликтов не было. "Я бы испугался и убежал, если б были". Хотя, уже была сильная давка, разрыв цепи и изрядные нервы. Адвокаты имели в виду более серьезные столкновения, бросание камнями, которые вменяют Степану, и которые впрямь начались гораздо позднее. Но что имел в виду он? Я тогда об этом не думал, а интересно!
Но тут его "с пристрастием" взяла в оборот судья. Что было на митинге? Куда и зачем шли? Казалось бы, вполне разумные вопросы. Если не слышать ее угрожающего тона. И он "поплыл", стал путаться, нести чушь. Казалось, он настолько испугался, что все позабыл. Не может связать двух слов, описать простейшие вещи. И вообще там не был — к чему и вела судья. Только потом я понял, что испугались на самом деле мы — защитники наших "болотников". Испугались судью. Испугались, что Айнур скажет что-то "не так, как надо". Что нас в результате снова облапошат судья с прокурорами. Будто им всерьез надо нас перехитрить и обыграть. Будто у нас есть шанс состязаться с ними в юридической казуистике. Будто это — суд, а не судилище, где всем все давно понятно...
А что же мальчик? "Люди хотели выразить свои эмоции, у них накипело. Должен быть день, когда это можно сделать. Ведь никто не хочет слушать людей" — тихо говорил он (рычание судьи: "ЧТО было написано на плакатах?!").
"Вы там с кем-то познакомились, обменялись телефонами, паспортными данными?" — сурово вопрошала судья. "Нас — молодых немножечко за людей не считают, не воспринимают всерьез... Но что я хотел получить — фотографии, я получил" — на последних словах его голос заметно окреп. "Какие такие фотографии?" — "Исторических событий" . На лицо судьи наплывает выражение участливой издевки: "И удалось вам сделать что-то историческое?" — "Знаете, я не мастер фотографии. Но думаю — удалось". Судья откровенно ржет: "Ну расскажите, что такого великого сняли!" — "Я показывал потом снимки людям, они хвалили..." — "Опишите хоть один снимок, что на нем?" — "Люди, только люди..." — "Вы запечатлели группы лиц или одно лицо?" — "Может, я покажу лучше? У нас говорят — лучше один раз увидеть..." — "У нас устное разбирательство!" (рычание).
Айнур волновался, но старался объяснить: "Вот послушайте: люди идут, у людей энтузиазм, единая какая-то цель. Вы, может, читали "12" Блока?" — "Вы не имеете права меня спрашивать!" — "Ну я просто сравниваю с этой поэмой, было волнующее что—то в этом..." — "И что запоминающееся было на ваших кадрах?" — "Да ничего особенного" — "Понятно: ничего важного на них нет! А что вам удалось снять в автозаке?" — "Растерянные лица... вопрошающие: почему здесь и сейчас?" — "Кого-то в дальнейшем встречали из этих — вопрошающих?" — "Нет. Понимаете, я в те годы хотел немножко выразить себя...". Судья хохочет в голос: "Это было в прошлом году, вам сколько лет то??? А как вы сюда—то попали? Может, разместили свои особо историчные кадры где-то, кто-то их оценил, предложил как-то использовать?" — "Да кому это нужно..." — "Вы знаете людей, которых сняли?" — "Нет, особо не знаю" — "Понятно, никого не узнаете, ничего не помните!"
Зал к тому времени ревел от хохота, а адвокатский стол — леденел от ужаса. Из-за этого идиота рушилась защита. Никому не пришло в голову, что "не знаю" — значит "не знаком близко, не знаю ничего об их жизни". От него ведь ждут лишь формальной фразы, вокруг которой будут потом плясать со своими статьями и параграфами обе стороны. А он — про какие-то чувства.
Эти люди говорили на разных языках, им просто не дано было понять друг друга. И самое ужасное, что на языке судьи думал в тот момент и я — защитник "болотников". Я ведь давно знаю, что мою подзащитную Сашку — "девочку с камнем" нельзя защитить в ЭТОМ суде и такими средствами. И других — тоже. Я ведь сам писал только вчера, что эта история — столкновение двух непересекающихся миров. И все же оказалось, что сам попал под "стокгольмский синдром". А как можно? Не знаю. Я надеюсь, что сидящие в клетке ребята Айнура поняли. Потому что он, на самом деле, был единственным нормальным человеком среди всех тех, кто потом недоумевающе обсуждал эту историю. . Позвоню-ка я ему и предложу подучить кое-каким фотографическим тонкостям. Если он не оставил еще своего увлечения.
! Орфография и стилистика автора сохранены
